балуюсь с хэдканономВ темницах Убежища, с тех самых пор, как ее нашли посреди разорванных взрывом трупов гостей конклава, Лавеллан мечется и бредит. Метка жжет ладонь каленым железом, невыносимо, долго, мучительно -- и она ничего не может с этим поделать. Ей страшно, тяжело и больно, и она не может очнуться, как бы не желала этого.
Лавеллан бредит, и сквозь сон повторяет: "Too many eyes". Красные глаза сопровождают ее, блуждающую по коридорам тьмы, глядят на нее, как на ничтожество, с неприкрытой ненавистью и голодом. От этого ей становится еще страшнее, а боль не прекращается ни на секунду. Впервые в жизни она так одинока, впервые в жизни ей не на кого опереться. Может, она уже умерла -- а ее клан никогда и не узнает об этом, никогда не похоронит ее и никогда не найдет.
Лавеллан видела эти угрожающие глаза, кричала, звенела цепями и снова бездвижно замирала на холодных камнях.
Солас, отметая ее руку с ослепляющей и вспыхивающей меткой, решал, решал долго и мучительно, учитывая все плюсы и минусы -- вспомнит ли она? Достойна ли она? Оставить ли ее в живых?
Ходит моя эльфа по Скайхолду, никого не трогает, любуется видами разбросанных досок и битого стекла. Ничто, как говорится, не предвещало.
И вдруг она на стенах в конюшне видит вот это.
Вот как не реагировать? Как не шипперить? Учитывая, что у нее на лице галльский валласлин, а на стене мое извращенное восприятие видит ТАКИ НЕ МЕДВЕДЯ, ТАМ РАЗВЕ МЕДВЕДЬ? ДАВЫШТО, НЕТ!
Хотя ее реакция, вероятно, выглядела примерно так.
Наверное, у меня просто настала та самая фаза, при которой солавелланство мерещится при каждом вздохе. Дайте мне еще этой прекрасной долийской травы